Кыся 3: Кыся в Америке - Страница 95

Тут Пилипенко залпом опрокинул в рот оставшееся в бокале шампанское, вынул длинную зажженную свечу из высокого золотого подсвечника, закусил ею с полыхавшего конца, и хрястнул бокал об пол в мелкие дребезги…

А потом истово перекрестился четыре раза – один раз слева направо, второй – справа налево, третий – как-то наискосок, а четвертый умудрился перекреститься – снизу вверх!

Зал так и ахнул!.. Но на этом выступление Пилипенко не кончилось.

Он плавно выполз из-за стола и, приплясывая, поводя плечами и широко разводя руками в стороны, в танце поплыл между банкетными столами.

Ко всему прочему, он пел. Нещадно перевирая мотивы, он аккомпанировал сам себе, наиболее близкими его сердцу песнями, сливая их воедино: Боже, Царя храни! Сильный, державный… Где ты, родимый?.. Вставай, проклятьем заклейменный Союз нерушимый республик свободных! Гремя огнем, сверкая блеском стали В лесу родилась Сарочка, В лесу она росла, Зимой и летом черная Жидовочка была…

– Боже мой! Мистер Президент! Он же сошел с ума!.. – закричал кто-то из наших российских депутатов на очень неплохом английском языке. – Пожалуйста, распорядитесь вызвать врача!..

– И полицию! – достаточно громко потребовала вдруг Челси.

Я попытался привстать, но почувствовал, что лапы мои подламываются от полного и дикого опустошения! Я только успел сказать:

– Полицию – для него, а врача – для меня…

И без чувств упал на руки Президента.

Сокс мне потом рассказывал, что, после того как меня нафаршировали кучей лекарств ободряющеуспокаивающего действия, первую половину ночи я метался во сне, вскрикивал, разговаривал на всех языках – по-Шелдрейсовски, по-Животному, мешал русский с испанским, немецкий с английским и даже пытался говорить на идиш пополам с ивритом…

А вторую половину – спал серьезно, внимательно и сосредоточенно. Изредка нервно подрагивал хвостом, непроизвольно дергал задними лапами и частенько поплакивал во сне…

Когда мы с ним сопоставили мое бессознательное поведение с тем, что мне снилось в первую половину, а потом и во вторую половину ночи, то это мое соннообморочное состояние нашло точное подтверждение.

Как сейчас помню – всю первую половину я задыхался от кошмаров!..

Я с ужасом бродил – по какому-то незнакомому мне старопетербургскому двору-колодцу…

Двор был весь пересечен вкривь и вкось натянутыми веревками… А на этих веревках, на специальных ПИЛИПЕНКОВСКИХ распялочках висели и сушились ШКУРКИ ВСЕХ МОИХ ЗНАКОМЫХ КОТОВ, КОШЕК И СОБАК!..

Вот шкурка той самой рыжей поблядушки, с которой все и началось еще на пустыре у нашего с Шурой дома в Ленинграде…

Вот шкурка моего самого закадычного дружка Бесхвостого Кота-Бродяги…

Висели на распялках, сколько глаз видит, сотни шкурок, содранных с Кошек, с которыми я когда-либо вступал в интимные отношения…

Из некоторых шкурок даже запах этих несчастных Кошек еще не выветрился!.. Например, в шкурке той французской Кошечки Лолы, которую я оприходовал в кустиках автозаправочной станции на автобане Гамбург-Мюнхен, сохранился даже запах ее французских духов!..

Боже мой!.. А это-то что?! Какой кошмар!.. Господи!.. Я же сейчас сойду с ума!.. На нескольких веревках я увидел распялки с Собачьими шкурами, в которых узнал всех близких мне Собаков!!!

Вот маленькая, чистенькая коричневая гладенькая шкурка карликового Пинчера Дженни из Грюнвальда, с которой у меня был такой нежный роман…

Вот огромная шкура немецкого полицейского Овчара Рэкса… Как он-то дал себя отловить этой сволочи Пилипенко?!

Мамочки родные! Тут и Крольчиха, которую я сдуру трахнул в Оттобруне! А вот висит роскошная, но МЕРТВАЯ шкура Лисицы! Бедной и гордой и так влюбленной в меня Лисицы…

Какой ужас! Боже мой… Значит, они все мертвы?!

А это еще что?!! Откуда здесь, в петербургском дворе, висят шкурки моих новых знакомых американцев – Кота Хемфри, бывшего сотрудника публичной библиотеки Нью-Йорка?! А вот на распялке шкурка этой Беленькой, Пушистенькой из Квинса, последние дни жившей у мистера Бориса Могилевского. Она же готовилась стать МАТЕРЬЮ МОИХ КОТЯТ!..

А когда на соседних распялках я увидел старенькую вытертую шкуру пожилого еврейского Собака Арни-Арона из Брайтона и черно-белую Шкурку Первого Кота Америки Сокса, я чуть вообще с ума не сошел!!!

Сволочи, сволочи, сволочи!.. Антисемиты, подонки, мерзавцы!.. Злобные, безжалостные, омерзительные твари! НеЛюди!.. Где вы – Пилипенко, Васька?!

Господи! Боже мой, Всемилостивейший!.. Помоги мне, Господи, пережить все это!..

Сотвори чудо, дай мне хоть ненадолго стать величиной с ТИГРА! Я не хочу БЫТЬ ТИГРОМ, пойми меня, Господи… Я хочу остаться САМИМ СОБОЙ, КОТОМ МАРТЫНОМ, КЫСЕЙ, наконец! Но я хочу отловить Пилипенко и Ваську… Я не буду сдирать их вонючие, пропитанные алкоголем, невежеством и подлостью шкуры… Я ПРОСТО РАСТЕРЗАЮ ИХ В МЕЛКИЕ КЛОЧЬЯ И РАЗБРОСАЮ ОКРОВАВЛЕННЫЕ КУСКИ ИХ НЕЧЕЛОВЕЧЬЕГО МЯСА И КОСТЕЙ ТАК ДАЛЕКО В РАЗНЫЕ СТОРОНЫ, ЧТОБЫ НИ ОДИН ДОКТОР НИКОГДА НЕ СМОГ БЫ СОБРАТЬ ИХ В ЖИВУЮ ПЛОТЫ ЧТОБЫ ДАЖЕ ПЯТИСОТЛЕТНИЙ ВЕЛИКИЙ ИСПАНСКИЙ ВРАЧ И ФИЛОСОФ МАЙМОНИДЕС НИКОГДА НЕ СМОГ БЫ ИМ ПОМОЧЬ ВОЗРОДИТЬСЯ ЗАНОВО!!!

И вот тут, наверное, наступила вторая половина ночи. Потому что пошло что-то связанное с Маймонидесом…

Но сначала я увидел, как Шура выходит из своего Нью-Йоркского дома на Оушен-авеню, прощается с Собаком Арни, и слышу, как он говорит Арни, что сейчас едет в Нью-Джерси, в порт Элизабет, встречать своего ближайшего друга. И понимаю, что речь идет обо мне…

Потом вижу Шуру на автобусной остановке…